Воспоминания Артёма Власова. Дед Павел

Родился дед Павел 10 (22) ноября 1861 года, умер 31 июля 1938 года. Его жена Степанида Васильевна родилась 10 (22) ноября 1863 года, умерла в 1922 году.

Было у него пятеро детей: три сына (Иван-старший, Иван-младший и Афанасий) и две дочери (старшая Анна и младшая Мария, моя мать). У сыновей были большие семьи, а у сестёр у Анны двое (сын и дочь), а у Марии один сын (это я). Как-то в семейном кругу много лет тому назад мы подсчитали, что у дедушкиного семейства только одних внуков было 24 человека.

Как глава семейства, дед Павел умело управлял всем своим хозяйством, имел даже сельхозтехнику (об этом свидетельствуют документы следственного дела при аресте его в конце 1937 года). Будучи человеком образованным, он остро реагировал на происходящие процессы и события, зачастую открыто выражал своё неудовольствие по отдельным фактам и событиям текущей жизни.

В конце двадцатых годов одним из первых в Шишкино он попал под репрессивную струю, был лишён избирательных прав как чуждый Советской власти элемент.

Став «лишенцем», он понял, что это лишь первый предупредительный «звонок», и, оценив ситуацию, предвидя наступление новой волны неспокойной для него и его семейства жизни, принял решение: уехать подальше от родного села на север, в таёжные, малообжитые места. И в 1928 году всей гурьбой — более двух десятков человек, они отправились в неведомые для них таёжные края. На месте, в селе Шишкино, остались мои родители и я. Отцу моему, как выходцу из бедняков, ничего не угрожало. Вскоре он даже станет выдвиженцем на должность председателя сельсовета  

А о том периоде, самом факте отъезда деда Павла и его семьи из родного села, есть све́дения, сохранившиеся в архивах — свидетельские показания отдельных односельчан, допрошенных по «делу Конюкова Павла Александровича», проливающие свет на отдельные факты и обстоятельства.

Кстати сказать, этих двух свидетелей — Власова Сергея Еремеевича и Большакова Евграфа («Играшку») я знавал лично. Первый был родственником семьи моего отца, а второй стал мужем сестры моего отца Екатерины. (Тётя Катя, к несчастью, была одноглазой. В девичестве, один деревенский парень, балуясь самодельным луком со стрелой, целясь в неё, крикнул: «Катька, не подходи, убегай, а то выбью глаз». А она, усмехаясь, показала ему фигу. Он же действительно выстрелил и попал стрелой ей в глаз. Повзрослев, она вышла замуж за того самого Играшку).

На новом месте у озера Гунда и в его окрестностях семейство деда Павла обосновалось, но, видать, ненадолго. По ряду обстоятельств, о которых мне трудно судить, в начале тридцатых годов оно решило податься ещё подальше — на таёжные просторы вдоль одной из больших рек — Витим (Угрюм-река).  

Помотавшись на первых порах в поисках пристанища, они облюбовали на правом берегу реки одно незаселённое местечко, именуемое «Красный Яр» (это название связано с наличием в том месте красной скалы).  

Красный Яр — дивное, красивое место в обрамлении леса, опушек, текущей рядом речушки и величественным видом на Витим, по которому летом плыли баржи («барки») с грузом продовольственных и промышленных товаров на дальний Север, в сторону могучей реки Лены, в которую впадает Витим. 

В кратчайшие сроки семейство деда Павла построили здесь деревянные дома, хозяйственные постройки, сараи для скота и лошадей и занялись частным предпринимательством.  

Для наших мужчин не составляло большого труда на довольно близком расстоянии выходить на удачную охоту за многими видами зверей и птиц, а на речных и озёрных просторах добывать сетями, заездками, крючьями и удочками такие виды рыб, как караси, окуни, ленки, щуки и даже самую крупную из всех видов рыб — тайменя, доходящего весом до двух пудов. 

Так что мяса, рыбы, ягод, грибов, орехов здесь было предостаточно, что позволяло сбывать, продавать всё это в ряде разбросанных в округе населённых пунктов, а в зимнее время доставлять санным путём вверх по Витиму до крупного населённого пункта Романовка, а затем по дорогам вплоть до Читы и, конечно, до села Шишкино. Всё это приносило доход семейству.  

Как-то невольно Красный Яр заинтересовал и поманил к себе и моих родителей. Отец мой какое-то время был председателем Шишкинского сельсовета, а потом в поисках работы пытался устроиться в Чите или в близлежащих посёлках. То есть, родители вели своеобразный кочевой образ жизни. Благо, что я в это время жил у деда Егора и бабки Настасьи.

А моих родителей, видимо, неслучайно заинтересовал на сей раз Красный Яр. Свою роль в решении этого переезда сыграла, разумеется, и моя мама. И они решились туда поехать, прихватив с собой и меня. Мне пришлось на какой-то срок расстаться с моими славными, добрейшими дедкой Егором и бабкой Настасьей, у которых я, по существу, почти своё первое пятилетие моего раннего детства находился под крылом, под опёкой и покровительством.  

Итак, мы снова встретились со своей роднёй, пополнив семейную «коммуну» деда Павла. Для всей её полноты не хватало только нас.  

Приехали мы на всё, как говорится, готовое. Я быстро сошёлся со своими двоюродными братьями и сёстрами, мы вместе бегали на речку купаться, ловили удочками рыбу, собирали в лесочке ягоды и грибы. Здесь я впервые поймал на маленькую удочку мелкую рыбёшку. Приучали меня и первым навыкам плавания.  

Дед Павел мне запомнился всегда занятым своими делами по хозяйству и уединением в своей комнатке, наполненной иконами, книгами, своеобразными реликвиями. Ко всей ребятне он относился одинаково, сочетая внешнюю строгость и доброжелательность.  

Несмотря на новизну бытия в этом большом семейном кругу, я не переставал скучать о своих дедке Егоре и бабке Настасье. 

Прожили мы на этом приволье недолго, года два-три. Мне сейчас трудно судить обо всех последовавших затем обстоятельствах, повлиявших на новые переезды в другие места. Это была уже примерно середина 30-х годов.

Видимо, возникла и необходимость создать условия для учёбы подрастающего поколения в школе. Да и взрослым, особенно мужчинам, надо было где-то искать возможность жить среди людей и находить подходящее место для трудоустройства. Поэтому все трое сыновей деда Павла со своими домочадцами решили переехать в село Тунгокочен Читинской области. Это село являлось районным центром и находилось в нескольких десятках километров от Красного Яра вглубь тайги, дальше на север.  

А дед Павел, посоветовавшись со своими дочерьми и зятьями, решили вместе переехать в селение Глубокое, расположенное рядом с селом Ингур вверх по течению Витима на расстоянии примерно 20—30 километров от Красного Яра. Селение Глубокое было на левой стороне реки и относилось к территории Бурятии. Заранее, накануне переезда сюда, приобрели дом с пристройками. 

Обустроившись здесь, стали обживаться применительно к новым условиям. Жили, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Дед Павел поселился в небольшой отдельной комнате в этом пятистенном доме, несколько изолированно, со своим скарбом, в котором видное место, как всегда, занимали иконы, часто в особом обрамлении.  

Я неоднократно заглядывал к деду в этот его особый уголок бытия. Помню, однажды я с двумя дружками по какому-то поводу забежали к нему и сразу приостановились — он в этот момент молился перед иконами. Но только ребятами хотели развернуться и уйти, как вдруг дед Павел повелительно приказал: «Молитесь, ребятки, вместе со мной, станьте на колени».

Мы безропотно стали выполнять его распоряжение — молимся позади него так же, как и он. Как-то с непривычки делали остановки и ждали, когда он отпустит нас с этого богослужения. Мы переглядываемся, руки, вроде, приустали. 

— Момка, — обратился он ко  не, не поворачиваясь (так привыкли называть меня в кругу родных и знакомых), — ты пошто перестал молиться?  

Оказывается, он молится и всё видит, что происходит вокруг, что нас особенно удивило. И мы снова начинаем усиленно молиться. Деду становится жалко нас. 

 — Ну, ладно, ребята, идите, гуляйте; молодцы. 

Мы быстренько покидаем деда и убегаем на улицу. 

 А по вечерам, помнится, он иногда показывал мне свои книги и журналы религиозного содержания, особенно те, которые были с картинками, что-то  объясняя, рассказывая. Его было слушать очень интересно. Но из всего этого остались у меня в памяти картинки, где было показано, как благие люди будут светло жить на Небесах в раю, а грешники, безбожники будут барахтаться в каком-то кипящем мраке в аду.  

Но как-то всё-таки непривычно, неуютно протекала жизнь на этом новом месте жительства, где проживало всего-навсего с десяток семей. 

Почему-то мне запомнились всего несколько будничных фактов и событий за сравнительно небольшой период нашего пребывания здесь. Но два из них нельзя не выделить особо.  

B один из солнечных дней я пошёл с одним пареньком на берег Витима. Решили мы с ним искупаться. Заходим в воду до плеч, развернёмся — и плывём обратно. А мне почему-то захотелось зайти ещё поглубже. Каким-то образом я сорвался с места, и меня понесло вниз по течению. Я пытался барахтаться, чтобы выплыть, но силы оставили меня и я стал тонуть по-настоящему. И надо же такому было случиться, на моё счастье на берегу неожиданно появилась мать того паренька.

Она бросилась в воду и сумела в самый драматичный момент схватить меня и вытащить на берег. А парень в этот момент побежал к домам, поднял крик, на который сбежались несколько человек. И вскоре с их помощью я оказался в объятиях своих родителей. 

Прошло немного времени, и неожиданным для нас явился приезд к нам дедки Егора и бабки Настасьи. Они в родном селе Шишкино лишились своего дома. Будучи «единоличниками» (так именовали лиц, не вступивших в колхоз), они жили, занимаясь своим личным хозяйством, жили вполне обеспеченно, даже именовались «зажиточными».

И весной местная власть по чьему-то велению наложила на них «контрибуцию» — сдать государству два пуда зерна. Поскольку местный колхоз в ту пору оказался слишком бедным и не в состоянии был обеспечить посев зерновых своими возможностями, и был организован такой приём — достать недостающее зерно у «богачей».

Дед Егор не мог в ту пору найти эти злополучные два пуда зерна, и тогда последовал приказ об изъятии у стариков их собственного дома в пользу государства. 
Мне сейчас трудно судить обо всех перипетиях этого зловредного мероприятия. Будучи уже взрослым, я как-то не удосужился расспросить у моих дорогих стариков подробнее рассказать об этом «деле». Видимо, были и угрозы ссылкой.  

И дед Егор последовал примеру деда Павла — укатить на какое-то время в ту же сторону — в таёжную даль. И они решили приехать к нам. Жили они на берегу Витима недолго, менее года. Дед Егор на новом месте сумел и поохотиться, и порыбачить, а бабка Настасья несколько раз даже сходила со мной на рыбалку на мелководье, дабы уберечь внука, чтобы не сорвался с берега.  

Вполне понятно, что моих стариков вскоре с невероятной силой потянуло обратно в родные места. Дед Егор и на новом месте сумел подзаработать деньжат. Приехав в Шишкино, дед Егор с помощью родни быстро построил на новом месте себе дом меньших размеров, чем прежний, но вполне пригодный для жилья во всех отношениях. В нём они и прожили до последних своих дней.

В то же время, где-то в середине тридцатых годов, моему отцу подвернулась работа на новом месте — в селе Юмурчен Тунгокоченского района Читинской области. Это было всего в 18 километрах от Ингура, по правую сторону Витима. Видимо, с учётом его небольшого прежнего опыта работы, он был назначен председателем Юмурченского сельского совета. И здесь я впервые сел за парту в начальной школе.  

Вполне понятно, что мы, отделившись от деда Павла, оказались невдалеке друг от друга. Мы с моей мамой стали периодически наведывать старика.

Ко мне деда Павел относился благосклонно, особенно ценил то, что я хорошо учился в школе. Часто он подчёркивал: «Раз хорошо учишься, будешь умным человеком». И когда, бывало, собираясь его в очередной раз навестить, я не забывал захватить с собой тетрадки и дневник, зная, что он обязательно проявит к этому интерес. Мать моя иной раз напоминала: «Не делай ошибок, не марай листы, а то как потом покажем дедке Павлу». И это меня в какой-то мере тоже подстёгивало.  

Из Юмурченского периода памятна для меня была  одна поездка к деду Павлу вместе с моим двоюродным братом Георгием Ушаковым (я звал его «батя Гопz» — он был старше меня на 6 лет), он жил тогда с нашей семьёй.  

Однажды весной 1937 года мы с братаном подцепили где-то чесотку. Наши спины были в коросте, трудно было переносить нестерпимый зуд. Никакие местные лекарства, никакие народные средства нам не помогали. Каждый вечер мама намазывала Георгию и мне спины дёгтем, после этого укладывала в постель, а рано утром мы принимали «ванну» — купались в корыте, смывали с мылом запах дёгтя и надевали чистое сменное бельё. После этого «душа» я шёл в школу. Уже заканчивался учебный год, а у нас на спинах не сходили сплошные коросты.

И тогда мы поехали к деду Павлу на лечение. Приехали, показались ему и обсказали, как лечились.

— Через три дня вылечу, — уверенно заверил дед. Он приготовил для нас какой-то состав на коровьем масле, освятил его у икон, лично сам намазал нам этой мазью поражённые места на спинах. Помню, встали мы утром, и я почувствовал, как будто мою спину что-то стягивает. Дед говорит: «Хорошо принимается». На ночь снова намазал. А утром стали уже отваливаться со спины коросточки.

— Теперь третий раз помажу — и хватит, — заключил дед Павел. И в самом деле спина стала шелушиться, всё поотлетало, зуд прекратился. Приехав домой, я стал с ребятами бегать, играть, а затем и купаться, загорать. Это была, к сожалению, моя последняя поездка к деду Павлу.

Помню, когда мы уезжали от него после благотворного лечения, он сказал мне, напутствуя: «Учись хорошо, будь умницей». К сожалению, кровавый во многих отношениях 1937 год не обошёл стороной и его. Инакомыслящих сталинизм не любил и не щадил. 

Рассказывали нашему семейству, что летом 1937 года одна из барж, плывшая вниз по течению Витима года на север, сделала остановку на ночь в Ингуре. Один из уполномоченных, ехавший на этой барже, выступал на остановках на сходах местных жителей, говорил о новой сталинской конституции и о построенном в стране социалистическом строе. После своей речи  уполномоченный спрашивал мнение людей. Говорят, что выступил на этом сходе и дед Павел. Он и спросил у оратора: 

— Как же Вы говорите, что у нас построен социализм.  А почему же у нас творится так много безобразий?  

И дед Павел привёл ряд конкретных фактов и примеров. Это выступление бесследно для него не прошло, и в конце 1937 года дед Павел был арестован и судим по статье 58-10 Уголовного кодекса РСФСР (контрреволюционная пропаганда). 31 декабря 1937 года Тройкой НКВД Бурятской АССР он был осуждён на 10 лет лишения свободы.  

Очевидцы рассказывали, что когда его, больного 77-летнего старика, с костылями, везли в тюрьму, а это был тяжёлый путь: десятки километров по лесному, таёжному бездорожью, — конвоиры не церемонились с ним, даже привязывали его к волокуше. 

Как всё это вынес дед — немыслимо. Так он, всю жизнь проживший для людей, для их блага, не принявший в душе́ систему, мученически пронёс свой крест, не сдавшись, не согласившись, принявший смерть в неволе. Умер он в тюремной больнице 31 июля 1938 года.  

Светлая память о нём, благородном православном Человеке, сохранялась и сохраняется во всём нашем Конюковском семействе.

О нашем Юмурченском периоде жизни разговор пойдёт в отдельной главке моих воспоминаний о своих родителях. 

Живя в этом селе, мы, хотя и изредка, но ездили в родные места, в село Шишкино. И всегда я с огромной радостью встречался со своими дедкой Егором и бабкой Настасьей.  Был у нас переезд и в районный центр Тунгокочен (об этом будет отдельный разговор).

Осенью 1941 года с началом войны мой отец был призван в армию, на военную службу. А в январе 1942 года мы с мамой покинули Тунгокочен и уехали в село Шишкино, где я продолжил учёбу, окончив 7 классов. Мама моя пробыла в родном селе недолго и уехала вновь в Юмурчен к больной сестре Анне. Я снова стал жить у деда Егора и бабки Настасьи. А осенью мать моя приехала за мной, увезла меня к себе и направила учиться в восьмом классе в Тунгокочен. Но зимой, бросив учёбу, я приехал в Юмурчен и стал заведовать сельским  клубом.  

И что удивительно, прожив с матерью немногим более года, в марте 1944 года я решил переехать снова к дедке Егору и бабке Настасье. Мама моя осталась со старшей сестрой Анной и её дочерью Аней. Мужа тётки Николая Ушакова и сына Георгия в начале войны призвали в армию. Николай Гаврилович Ушаков вскоре погиб на фронте.  

Тётка Анна (тётя Нюта, как я её называл) очень нуждалась в помощи моей мамы в это трудное время. Я же, приехав в Шишкино, устроился на работу в промартель, где мастером мебельного цеха трудился дед Егор.