Биографические записи Владимира Лобанова. Моя женитьба

Я уже упоминал, что, будучи в отпуске, пригласил в Новосибирск подругу моей сестры Вали Галину Велинскую. Галю я знал до этого лет двенадцать, она была частым гостем у нас на Верхневокзальной улице, где Галю всегда тепло встречала моя мама. Галя была серьёзной и ответственной девушкой, что не мешало ей с моей сестрой устраивать всякие проказы. Я был старше Гали на семь лет, и эта разница в несколько лет ранее была очень заметна, потом сгладилась. Галя близко сошлась с моей мамой, но с отцом у неё были постоянные трения.

Галя приняла приглашение и приехала в Новосибирск. Она очень устала в последние месяцы перед увольнением из Улёт, где работала и.о. главного врача района. Когда она приехала в Новосибирск, отдохнула, огляделась, то в это время у меня оставалось десять дней от отпуска. Я предложил Гале поехать в отпуск на выбор или на Красноярские столбы, или на Телецкое озеро. Галя выбрала Телецкое озеро. За день я подшил полосу к своей целлофановой палатке, и из одноместной она стала двухместной. 

Мы выехали в Бийск. Не задерживаясь в Бийске, пересели на автобус, который доставил нас прямо на территорию турбазы на Телецком озере. Вскоре, после нескольких совместных ночёвок в одной палатке, я предложил Гале выйти за меня замуж и 26 июля 1966 года такое согласие получил. С тех пор мы живём вместе. На теплоходе мы с Галей перебрались на один из бесчисленных водопадов, где прожили среди грохота воды незабываемую неделю, первую неделю совместной жизни. Нам незачем было особенно изучать друг друга. За двенадцать предыдущих лет на это было время.

На водопаде мы жили не одни. Рядом поселилась семья с Урала. Они, отец, мать, пятнадцатилетняя дочь и восьмилетний сын, приехали вместе с отцом-рыбаком. Им было удобней жить вблизи знакомой семьи, и они попросили разрешение жить вблизи нашей палатки. Чудесное озеро, водопады, изобилие форели, хорошая погода, ну что может быть лучше для первых дней «медового» месяца. Чудо имеет свойство быстро проходить, и мы вынуждены были вернуться в Новосибирск, но уже семейной парой.

В Новосибирске я получил официальное приглашение на работу в Курск в должности главного технолога треста. Это уже было серьёзное предложение, ведь Туманов гарантировал и квартиру. Для проверки серьёзности их намерений я дал телеграмму с пожеланием получить 300 рублей на проезд и отправку вещей. Деньги пришли незамедлительно, и я уже был связан своим согласием.

Неожиданность ждала меня и в моей организации. Когда я подал заявление об увольнении с работы, мне сообщили, что специально для меня была восстановлена должность главного технолога треста управления строительства электростанций.

Видя мои способности и активность в организации строительства, руководство управления «ТЭЦстрой» начало хлопотать о создании должности главного технолога, сократив для этого две ставки рядовых инженеров. Контора «ТЭЦстроя» была в Кировском районе в 30 км, но на мой вопрос о жилье мне было сказано, что мою квартиру на улице Жданова они обменяют на двухкомнатную вблизи конторы «ТЭЦстроя». Вот так, сразу две организации хлопочут о том, чтобы с должности прораба я работал главным технологом. Надо было выбирать, и я выбрал Курск.

При всей соблазнительности работы в «ТЭЦстрое», я не дал согласие перейти по той причине, что не уважал самих руководителей «ТЭЦстроя». Много месяцев я наблюдал за их работой и убедился, что они люди корыстные, нечистые на руку. Собственные интересы у них выше, нежели производственные. Стать с ними одной компанией я не захотел и уволился.

Итак, наш новосибирский период заканчивался. Квартиру я сдал в домоуправление, чем немало удивил их работников. Не успел я погрузить вещи, как в мою квартиру въехал плотник из домоуправления, который давно и безнадёжно ждал своей очереди на жильё. Закончив новосибирские дела, мы с Галей, однако, не торопились к месту новой работы, я решил, что пару недель надо добавить к первой половине «медового» месяца. В Курск мы поехали через Ленинград и Москву.

Недели полторы, проведённые совместно в Ленинграде, были незабываемы. Забот никаких у нас ещё не было, деньги в кармане водились, и мы всё время отдавали на знакомство с этим удивительным городом. Поутру обходили несколько кабачков на Невском. Здесь, через каждые 20—30 метров были подвальчики, где недорого, очень вкусно и разнообразно кормили: питались мы пирожками, бутербродами и прочей нехитрой снедью, которую здесь готовили бесподобно. К бутербродам брали немного пива, вина или коньячка. Потом целый день бродили по Ленинграду, большей частью не в центре города, а в районах Пяти углов, зоопарка или Новой Голландии. 

Перестройка и казёнщина в те годы ещё не уничтожили аромат старого Петербурга. Познакомились с семьёй Скалон — Натальей Яковлевной, её дочкой и подругами дочери. Потом на многие годы эта семья была для нас родной, переписка и встречи были вплоть до смерти Н.Я. Скалон, а с дочерью и много лет дольше.

Посещали известные музеи, тогда в них ещё не толпились зеваки и туристы, в основном, в летние дни их посещали любители и знатоки. Жили мы в гостинице «Украина» на Московском проспекте. Первый день нас не хотели поселить в одном номере, так как брак наш не был зарегистрирован, но после того как я сходил в отделение милиции на улице Бассейной, убедил, что мы не дети, сбежавшие от родителей, а вполне взрослые люди, совместное житие нам разрешили. Дни, проведённые в Ленинграде, запомнились надолго. Однако гулять хорошо, а работать надо. 

В начале сентября мы появились в Курске. Дом, в котором была квартира для нас, был построен, но не сдан в эксплуатацию по причине неготовности котельной. Нас поселили в центральной гостинице на Красной площади Курска. Мне был предоставлен номер, а Галю разместили в общей комнате и даже на другом этаже. Никакие уговоры администрации гостиницы не помогли, нравы в Курске были строже, чем в Ленинграде. Койка в общей комнате, разумеется, пустовала.

К работе я приступил на ледующий день после приезда в Курск. Трест «Курсксовхозстрой» был намного старше, чем «Читацелинстрой», имел постоянные и квалифицированные кадры и, казалось бы, новому главному технологу работы и забот немного, в основном по внедрению в производство новой техники. Убаюканный хорошими све́дениями о стабильной работе треста, я приступил к своей работе. Но не тут-то было, покой нам только снился. Чтобы понять, почему куряне долго и упорно сопротивлялись тому, с чего я начал работу, надо учесть следующее.

За два года до моего приезда в Курск был смещён с поста Генерального секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущёв. Хрущёв был родом из деревни Калиновки в Курской области. На родине бывал часто. Приказал построить в Калиновке клуб, гостиницу, техникум, новое жильё, сельхозпомещения. Все эти работы как раз и выполнял наш трест «Курсксовхозстрой». Поэтому он был на виду, его опекал Совнархоз Центрального Черноземного района (ЦЧО). 

Все заявки на материалы и строительные конструкции выполнялись беспрекословно. Поставку конструкций вели заводы Липецка, Белгорода и Воронежа. В таких льготных условиях и работали инженеры управления треста. Им казалось, что так будет всегда — подал заявку и привезли любую железобетонную или деревянную деталь. Но Хрущёва уже давно не было, Совнархозы после его изгнания тоже разогнали. Трест наш был самым обычным в ряду 80 областных трестов России.

Зная, что бывшие предприятия стройиндустрии Совнархоза поставляют изделия «по инерции», поскольку новые министерства, которые пришли на смену Совнархозам, не окрепли, а не разобрались в мелочах, поставка могла быть прекращена в любой день. Отныне надо было надеяться только на свои силы и возможности своих заводов железобетона и столярных изделий.

Я стал пристально изучать собственную строительную базу и был буквально сражён. Трест имел всего-навсего маленький полигон на 5 тыс. куб. м изделий из бетона и столярный цех тоже на 5 тыс. кв. м.

Надо было срочно делать точные расчёты, сколько же тресту необходимо иметь того или другого. В это время были свёрстаны пятилетние планы по строительству жилья и сельхоззданий. Вот с этого я начал свои расчёты. Точно определил, сколько и каких зданий надо построить во все годы до 1970-го. Дальше было проще, была сделана выборка потребности в строительных деталях как на один объект, так и на весь трест.

Результаты были сведены в одну большую таблицу и все материалы были утверждены Обкомом КПСС и облисполкомом. В итоге картина была ужасающая. Сборных железобетонных изделий требовалось 120 тыс. м³/год — имелось 5 тысяч, стеновых керамзитовых панелей — 60 тыс., а не было нисколько. Керамзита надо было 70 тыс. м³ — не было вовсе. Столярных изделий требовалось 120 тыс. м² — производилось 5 тыс. Не было гаражей, мехмастерской, бетонного узла и растворного. Оказалось, что трест вовсе не способен работать. 

Все эти материалы были срочно отправлены в Москву, в придачу к ним были расчёты по строительству объектов промбазы. Только на неё нужно было выделять более 30 млн рублей. На базу не было не только проектов, но даже заявки на участки земли под строительство.

В общем, картина в новом для меня «благополучном» тресте была ещё хуже, чем в Чите в 1963 году. Дело осложнялось тем, что куряне никак не могли понять моё беспокойство, ведь в эти месяцы изделия из Белгорода и Воронежа шли потоком, но я-то понимал, что как только в этих городах получат новые задания по строительству, то сразу прекратят отгрузку в другие области.

Министерство сельского строительства было новым, наши бумаги во внимание не приняли, ведь 30 млн у них не было, ау нас не было даже проектов. Однако моя должность обязывала меня смотреть вперёд и не допустить паралича производства, который надвигался. В дело вступил управляющий трестом Логачев, он в Москве присутствовал на совещании, где происходила делёжка предприятий стройиндустрии бывшего Совнархоза. 

Основываясь на моих расчётах (я сделал их раньше других), он потребовал свою долю в Курской области, и ему удалось добиться того, что нашему тресту были переданы небольшие цехи и полигоны по производству железобетона. Это был полигон на 10 тыс. м³ в год, который был недалеко от реки Сейм, близ южного рынка. Другой цех работал на территории завода «Шарикоподшипник». Всё это здорово помогло в дальнейшем, ведь хотя и малое производство, но 30 тыс. м³ в год оно давало. Главное, нам попали земельные участки, на которых были эти заводы.

После этого я опять собрал группу инженеров в техническом отделе треста и начал проектирование нового комбината по производству 180 тыс. м³ изделий в год. Основные технологические чертежи всех цехов пришлось делать самому, ибо в Курске специалистов не было; впрочем, в любом случае эта работа была бы поручена мне. После этого я отправился в Москву в ГПИ-2 — Главный всесоюзный институт по проектированию всех заводов стройиндустрии. 

После нажима на министерство сельского строительства со стороны Курского обкома КПСС, где поняли, что пятилетка по развитию сельского хозяйства области под угрозой, если наш трест не будет иметь своей промышленной базы, министр обратился в ГПИ-2 с просьбой оказать нам содействие в составлении проектного задания. В проектном задании главное место занимает расчёт технологии производства, перечень оборудования и ведомость оборудования. Конечно, в ГПИ-2 были рады, когда я привёз к ним готовый проект технологии заводов. На техсовете у главного инженера института я представил проект, и он после серьёзного обсуждения был принят. 

Управляющий трестом Логачев добился у министра права использования так называемого «безлюдного фонда» в размере 12 тыс. рублей. Эти деньги были нами получены в министерстве, переданы в ГПИ-2, там эти деньги пошли на оплату сотрудникам, которые выполняли проект дома и в нерабочее время. Всего через четыре месяца ГПИ-2 сделал проектное задание, которое в обычных условиях делал бы более двух лет.

Весной 1967 года, не дожидаясь окончания проектного задания, наш трест начал строительство завода сборного железобетона на 150 тыс. м³ в год. По всем законам того времени это было преступление. Объект стоимостью более 1,5 млн рублей можно начинать только с разрешения Госплана СССР и то, когда есть все проекты, оборудование, устойчивое финансирование.

Ничего этого у нас не было, зато было ясное понимание, что без строительства завода трест может остановить всякое другое строительство. Работы мы начали, но ведь проектов фундаментов тоже не было. И здесь я пошёл на огромный риск. Я пообещал, что одними своими руками сделаю проекты фундаментов, которые нужно строить на следующей неделе.

В Курске не хватало рабочих-строителей, и наш трест организовал работу командированных из других СМУ, расположенных не в городе. Каждое СМУ посылало две бригады рабочих в Курск. С собой они привозили вагончики для жилья, инструмент, постельное бельё. Всё делалось, как во время войны. Каждую неделю собирали планёрки, на которых выясняли, что кого держит, и все службы треста были обязаны обеспечить бесперебойную работу. Дело пошло. 

Одновременно шли телеграммы в министерство об отсутствии финансирования. В конце концов, терпение министра закончилось, и он приехал в Курск для того, чтобы своими глазами увидеть стройку. Тут-то и выяснился обман в том, что у нас есть все, включая проект, но нет только денег. Министр стал отныне заложником, ибо не мог открыть обман без ущерба для себя, а он сам был человек новый, неуверенный. 

Командировка министра закончилась тем, что он распорядился выделить нам 700 тыс. рублей на строительство, но пообещал оторвать головы, если мы сорвём работу. Но нас уговаривать было не надо, ведь мы сами начали эту авантюру. Отступать было некуда. За три месяца я сделал проект фундамента, стен, перекрытий и т. д. Стройка двигалась без перебоев.

Не теряя присутствия духа, мы начали строить завод керамзитового гравия, механические мастерские и многие другие необходимые объекты. Со строительством этих заводов всё было в порядке, и я мог обратить внимание на столярное и лесопильное производство. Положение здесь было не лучшее, хуже было то, что проектной документации на эти виды производства не было не только у нас, её не было в СССР. Дело было в том, что Курск, в отличие от Читы, числился в зоне, где не было лесозаготовок. Предполагалось, что доски должны быть завезены с Севера, Урала или Сибири.

Но лесопильных мощностей здесь не хватало, и посылать доски в Курск никто не собирался. Был заколдованный круг. Пилить лес самим не разрешали, но и со стороны досок не давали. Многие строительные организации во время Совнархозов сумели обойти этот запрет и построить лесопильное производство нелегально, сейчас (т. е. в 1967—1968 годах) все были на виду у контролёров из министерств, и такое повторить уже было нельзя. Зная это, я распорядился начать строить лесопильный цех малой мощности. Заложили фундаменты, начали возводить и стены цеха. 

Надо сказать, что первые четыре месяца я работал без главного инженера, моего непосредственного начальника. Вернее сказать, он был, это Александр Георгиевич Кокоровец, человек в Курске известный и заслуженный, но несколько старомодный. Кокоровец был в командировке в посёлке Олымское, где строился крупнейший в Европе Олымский сахарозавод, присутствие на стройке главного инженера было необходимо. 

Когда он вернулся в Курск и увидел фундаменты под малый лесопильный цех, то сгоряча, не посоветовавшись со мной, приказал стройку остановить, а фундаменты разобрать. Такая спешка дорого обошлась Кокоровцу. Я наотрез отказался в дальнейшем участвовать в проектировании и строительстве этого цеха. Время шло, строить цех было необходимо, и Кокоровец вынужден был приносить мне извинения за своё самоуправство и просить принять участие в дальнейшей работе над цехом. Он впредь никогда не вмешивался в мою работу.

Поиски проекта не дали результата, хотя я ездил и в Москву, Ленинград, Киев, Свердловск. Пришлось всё выдумывать самим и худо-бедно, и эта часть работы сдвинулась.

Производственные дела шли очень энергично, а как же личные, семейные дела? Здесь тоже было много всякого. Через месяц проживания в гостинице нам предоставили комнатушку в общежитии.

Когда пришёл контейнер с вещами, и мы выгрузили его в эту комнату, то пройти по комнате к столу или кровати можно было только бочком. Теснота и грязь вокруг не смущали нас с Галей. Мы были счастливы. Любой день, когда я не был на работе, мы бродили по старому Курску, который зимой был прекрасен, ездили в заповедник «Стрелецкая степь», ходили в театры, на концерты, на футбол, на мотогонки и т. д. и т. д. Всё время за руку, как малые дети.

Духовная близость, общность интересов, неприхотливость в быту давали нам бесконечные часы, которые проходили, как один миг. Попытка зарегистрировать наш брак вначале не удалась, у нас не было прописки в паспортах. Даже в церкви потребовали штамп о прописке. Сделали это мы тогда, когда жили в общежитии. Свадьбы в обычном понимании у нас не было, зато были вечера у моих семейных друзей. Таких было несколько. 

Отдыхать мы любили и умели, но Гале надо было работать, а работы по специальности она найти не могла, всюду отказ — рентгенологов достаточно. Пришлось мне обратиться к тем начальникам, которые принимали и меня на работу, и потребовать обеспечить работой жену. Через облисполком это было сделано очень быстро. Вначале она работала в поликлинике на Казацкой слободе, а потом, после переезда на новую квартиру её перевели в городскую больницу №4, недалеко от нашей квартиры.

Сразу после Нового года мы перебрались в новую однокомнатную квартиру в посёлке Волокно на улице Юности, 24, кв. 38. Посёлок этот был построен недавно, на дальней окраине Курска. Вблизи посёлка было несколько крупнейших заводов. Нам очень понравилось место, где был наш дом. На окраине города, чистый воздух, много соловьёв и других птиц. В воскресенье всегда можно было уйти на реку Сейм или в лес, который начинался сразу за посёлком.

Здесь Галя выносила своего первенца, которого мы назвали Павлом в честь отца Гали. После рождения сына хлопот прибавилось, но молодость и взаимная помощь позволяла нам не опускаться до бытовых неурядиц. Ещё грудного сына мы регулярно возили по свободным дням в окрестные леса, и здесь мы проводили дозволенное время. Паша был спокойным ребёнком, особых хлопот с ним не было, но произошло несчастье.

Галя заболела аппендицитом, врач «Скорой помощи» болезнь не распознал, и дело затянулось ещё на сутки. После этого «Скорая помощь» увезла её в больницу, где операция была сделана незамедлительно — у неё уже был перитонит. Выздоровление шло медленно. Для того чтобы сын не отвык от груди, по утрам я возил его к матери, затем брал бутылочки с молоком и ехал домой. Пришлось брать отпуск вначале без содержания, потом очередной, ведь ребёнка одного не оставишь. После выписки заживление шло туго, потому что рана не была хорошо расчищена.

Поскольку мы с Галей вели активный образ жизни, пока не было ребёнка, то мои сослуживцы предсказывали, что при ребёнке придётся от всего отказаться. Но этого не случилось. И в дальнейшем я активно занимался фотографией, мы бывали в лесу регулярно, классическая музыка тоже не была забыта. Помогая друг другу, мы не позволили себе снизить круг интересов. Позже мы наняли няньку, и Галя пошла на работу и сразу почувствовала себя полноценным человеком. 

Летом 1968 года с согласия Гали я отправился в очередное путешествие по России, совершил поход Курск — Харьков — Джанкой — Симферополь — Феодосия — Керчь —Краснодар — Минводы — Пятигорск — Георгиевск с заездом в Черкесск и Теберду.

В очередной телеграмме в дороге я узнал, что Галя ждёт второго ребёнка. В апреле 1969 года родился и Артём, но вскоре после его рождения в конце июня мы насовсем уехали из Курска. Впрочем, об этом позже.

Подробное описание строительства заводов, подсобных предприятий даёт достаточную картину той огромной работы по переводу треста «Курсксовхозстрой» на независимую от других организаций работу. Это было возможным, потому что у руководства треста была группа людей, приехавших из Читы.

В трудных условиях работы сибирского города у них выработались многие свойства, позволившие им, не боясь, развернуть реконструкцию предприятия. Кроме управляющего Логачева и меня, здесь работал заместителем управляющего Борис Туманов, механик Александров, начальник ПТО Иван Григорьевич и начальник Обоянского СМУ Асриев.

Курянам не нравилось работать в усиленном режиме, работа-полуспячка больше для них подходила, и они по своей привычке делать всё тайком начали «выживать» читинцев. Сменил работу Туманов, ушёл Логачев и Александров, умер Асриев. Новый управляющий, присланный из Москвы, не стал вникать в дело реконструкции, зато внимательно слушал кляузы курян. После того, как он позволил пренебрежительно отозваться о моей работе, ушёл и я. В течение недели я перевёлся в управление стройиндустрии «Курскстроя» — организацию другого министерства.

Новая работа тоже в должности главного технолога полностью соответствовала моей квалификации. Управляющим здесь работал инженер, приехавший с Урала, поэтому можно было работать «от души».

Многие годы мне приходилось налаживать работу предприятий сборного железобетона, но это были малые и средние заводы, а здесь, в Курске, предприятие было огромным.

В цехах комбината производилось изделий объёмом в 200 тыс. м³ в год. Больший объём имел только завод №18 в Москве (300 тыс. м³/год). Здесь мне было, где приложить знания и опыт, полученные ранее. Сама организация производства имела несколько недостатков, которые я изучал в первый месяц работы и в дальнейшем решил устранить.

Комбинат делал очень много изделий, но он выпускал их не в том количестве, какое было нужно строителям, а в том, какое было удобно начальникам цехов. Имея избыток многих изделий, они продавали их иногородним организациям, в то время как объекты главного заказчика — «Курскстроя» — стояли без комплекта изделий.

Этот порочный круг надо было прерывать. Я начал с простого — отправился сам в управление «Курскстроя» и потребовал от них полной годовой заявки на изделия (раньше делали помесячно). Когда наше предприятие заключит годовой договор, то наши цехи будут иметь возможность заранее подготовиться к освоению новых трудных изделий. Началась «война»: строителям не хотелось делать годовую заявку, а руководителям цехов не хотелось осваивать новые изделия. 

Пользуясь авторитетом начальника нашего комбината, я сумел заставить заказчика выдать годовую заявку с перечислением марок всех изделий. Когда такая заявка была у меня на столе, то за 1,5 месяца до начала 1969 года я уже мог изучить все новые конструкции, которые мы должны изготовлять. Оказалось, что работа предстоит нелёгкая.

Для строительства многоэтажных промышленных зданий предстояло освоить совершенно новую серию ИИ-20, которая была освоена только в Москве. Для строительства цирка на 2 тыс. мест надо было изготовить уникальные криволинейные плиты. На строительство жилья требовались новые санитарные кабины и перегородки имногое другое. Зная заранее, что же нам предстоит изготовлять впервые, мы могли заблаговременно заказать оборудование, обновить цеха и изготовить металлическую опалубку.

Творческие инженеры конструкторского бюро, проектной группы, ПТО сразу оценили преимущества плановой подготовки к освоению изделий. Ранее, годами это делалось хаотически. Если инженеры на ура приняли моё новшество, то начальники цехов, наоборот, начали саботировать работу. Это и понятно: если все изделия по плану уйдут главному заказчику, то начальникам цехов не удастся торговать излишками. При плановой работе излишков не было. Началась «война» с руководством цехов. 

Получая месячную заявку, они затягивали новые изделия на конец месяца и не делали вовсе. Однако этого им не удалось. Совместно с работниками производственного отдела я изготовил суточный график, и проверка его была ежесуточно. Не привыкшие к жёсткому контролю, некоторые начальники цехов уволились. Такая требовательность со стороны инженеров дала свои результаты. 

Впервые за много лет строители стали получать изделия в комплекте, и стройка шла без задержек. Чтобы освоить новые изделия, мне приходилось ездить изучать опыт в Москву, Воронеж, Белгород, Ленинград, Харьков, Рязань. Хотя и не без препятствий, но наше предприятие стало выдавать изделия по плану. Однако неожиданно эти планы нарушил мой начальник.

Он вызвал меня и лично попросил сверх плана ускорить на полгода изготовление изделий для строительства цирка. Делал он это не из каприза, а потому что его об этом просил обком КПСС. 

В августе 1969 года было 25-летие победы Советских войск на Курской дуге, по этому случаю ожидался приезд в Курск самого́ Брежнева, а для его приёма решили досрочно построить здание цирка. Делать нечего, я занялся изучением изделий и проектированием опалубки для них. Неожиданно дело застопорилось. В проекте изделий цирка я обнаружил множество ошибок, не исправив которых нельзя было строить здание цирка.

На чертежах стояла подпись главного конструктора Никитина — всемирно известного инженера, проектировщика и строителя Останкинской телебашни. Но авторитет Никитина ничего не значил, ведь ошибки были налицо. Пришлось ехать в институт, где работал Никитин, разыскать людей, допустивших эти ошибки, и заставить их расписаться в ошибках и способах их исправления прямо на моих чертежах. Для утверждения исправления ошибок я вынужден идти к самому Никитину. 

Он полностью со мной был согласен и поставил печать и подпись там, где были исправления. На обратном пути я заехал в Рязань, где тоже строился такой же цирк, и убедился, что я<прав во всём. Рязанцы ошибки исправили, а вот в Калинине нет, и уже построенное здание цирка пришлось разрушать. Вернувшись в Курск, я вплотную занялся исправлением ошибок, конструированием опалубки. Через два месяца новые изделия были готовы. Это была последняя моя работа в Курске.

Несмотря на то что работа здесь была интересной, бытовые условия вполне хорошими, тоска по родному Забайкалью, по нашим людям донимала нас с Галей. Мы решились и в конце июня 1969 года приехали в Читу. Основной причиной отъезда из Курска, кроме ностальгии, было неприятие курян в массе. Воспитанные в Забайкалье, где нажива, личные, корыстные интересы не были главной чертой, определявшей характеры жителей, было дико наблюдать эгоизм, лихоимство, скаредность, мелкое самолюбие и немало других отрицательных черт в характере курян (в массе). 

Интересная работа и хорошие бытовые условия жизни не были главным, ведь жизнь наша не была отгорожена от общения с курянами, а такое общение вскоре стало нас угнетать. Решение о выезде из Курска мы приняли уже в первый год тамошней жизни, в последующие годы оно ещё более окрепло.

Итак, нагрузив контейнер, взяв двоих малолетних детей — Паше полтора года, Тёме три месяца, мы отправились на родину. Честно говоря, надо признать, что в Чите нас особенно не ждали. Правда, в этот раз, переезжая с семьёй, я не мог рисковать и оставаться первое время без работы и квартиры. Ещё живя в Курске, я связался с трестом «Забайкалтрансстрой» и управляющий трестом пригласил меня на работу директором подсобных предприятий и гарантировал квартиру в течение трёх месяцев.

Однако судьба распорядилась по-другому. Прямо на вокзале я встретил Логачева, который уже был в Чите, где по поручению министерства организовывал новый трест. Он и пригласил меня на должность главного инженера треста с гарантией на квартиру тоже в течение трёх месяцев, я согласился. Новый трест «Читасельхозмонтажкомплект» пока был в лице четырёх человек: управляющего, главного инженера, главбуха и завкадрами. Все мы ранее работали в «Читацелинстрое», поэтому знакомиться нам не было нужды.

Вскоре штаты треста были укомплектованы, достроено новое здание, куда переехала областная контора «Сельхозтехники» и наш трест. Большую трудность испытывала «Сельхозтехника» в жилых помещениях. Участок земли, отведённый под жилой дом, оказался на месте бывшего «Чертова рва», который засыпали ещё декабристы.

Строить дом на засыпном грунте, состоящем из мусора, было нельзя, другого места под дом местные власти не выделяли, дело застопорилось. Я начал действовать осторожно, выспросил старожилов, где же был овраг (в чертежах он был глубиной в двенадцать метров), какой глубины и т. д. Эти расспросы позволили мне усомниться в верности изысканий грунтов под дом. Затем я действовал очень решительно и приказал снять бульдозером слой грунта глубиной до двух метров на величину подвала. Когда бульдозерист сделал эту работу, то оказалось, что 95% площади дома стоит на коренном песке, т. е. никакого оврага здесь никогда не было.

А как же проект? Оказалось, что проект липовый. Геологи-изыскатели здесь не работали, грунт на пробы не брали, а всё сделали «на глазок», всё оказалось фальшивкой. Дом начали ускоренно строить и всего через полтора года 70 квартир было построено. Это сняло большую груду забот с плеч управляющего «Облсельхозтехникой» Александра Степановича Селезнева и его помощников. Этот эпизод очень помог становлению нового треста, руководители «Сельхозтехники» убедились, что в тресте работают серьёзные люди, профессионалы высокого уровня. 

Другой «долгострой», который мы приняли от наших преемников, была огромная ремонтная мастерская на Московском тракте под Титовской сопкой. Здесь при строительстве было допущено много брака в устройстве фундаментов, а принять решение, как исправить этот брак никто не хотел. Пришлось ехать на место, внимательно изучить конструкции. Принятое решение об исправлении работ я изложил прямо на рабочих чертежах, что на многие месяцы ускорило строительство. Но такие эпизоды были для меня привычны. Хотелось начать крупное дело.

В Москве мы добились согласия на проектирование опорной производственной базы треста. Городские власти неохотно решали вопрос о выделении участков земли под строительство. Один участок оказался в зоне взлёта самолётов Читинского аэропорта, другой подвергался затоплению, наконец, третий на самом конце Черновского района близ станции Черновская был подходящим. Силами работников треста начали проектирование.

Однако выяснилось, что москвичи только пообещали средства на строительство, но практически затянули и вскоре совсем отказали. Без опорной базы, на одном энтузиазме трест работать не мог. Встал вопрос о существовании треста. Этот вопрос Москва была склонна решать таким образом, чтобы трест стал только монтажным, без строительства. 

В таком, монтажном тресте мне, инженеру-строителю, делать было нечего, через год я сменил место работы. Этому способствовало и довольно странное отношение ко мне лично управляющего трестом  Н.С. Логачева. В год переезда из Курска я впервые за последние двадцать лет заболел. Инфекция гриппа осложнилась воспалением лёгких, воспаление было не долечено и дало рецидивы. Я попал (весной 1970 года) в больницу. 

Там меня заразили болезнью Боткина, и я вновь попал в больницу, на этот раз инфекционную. Но Логачев, который сам болел и лечился довольно регулярно, не только ни разу не поинтересовался моим здоровьем, но и умудрился нахамить моей жене, когда она пришла за моей зарплатой. Я успокоил Галю, но пообещал, что у такого управляющего я после выхода из больницы работать не буду, что и сделал. Интересный факт выяснился через несколько лет.

Оказывается, Логачев, который изрядно выпивал, его главный бухгалтер, начальник планового отдела образовали преступную группу. Целью её было получение премий из Москвы путём подтасовки результатов работы треста. В этой цепочке лишним оказался я. В преступлениях я бы не участвовал ни в коем случае, более того, не постеснялся бы разоблачить жуликов в тот момент, когда узнал бы о их делах. Поэтому-то у Логачева я оказался на плохом счету и неявно давал намёки на мой уход из треста. 

Группа развернулась сразу после моего увольнения. Кто-то из жуликов за взятку давал из Москвы фальшивые распоряжения о премировании. При плохой работе треста жулики получали солидные премии не один год. Все они<были алкоголики, деньги пропивали. Плановик из «Сельхозтехники» через два года усомнился в правильности телеграмм, а после запроса в Москву выяснилось, что они фальшивые.

Огромный скандал замяли из-за связи с московскими аферистами, но жуликов поодиночке уволили с работы. Логачева отправили на пенсию. Впрочем, и при уходе на пенсию он сумел «хапнуть» машину, телевизор и другие мелочи. Но я узнал об этом много позже, а сам уже работал в управлении промстройматериалов Читинского облисполкома. Здесь управляющим был Николай Степанович Носков, мой старый сослуживец ещё по «Читстрою». Он и пригласил меня на работу.

Работа здесь была интересной. В начале 1970-х годов в управлении работал очень хороший коллектив, среди которых выделялся молодой, но очень способный главный инженер Рагулин. Был хороший механик и многие другие. Предприятия управления — кирпичные заводы, силикатный завод работали очень хорошо. Здесь коллективы были на подъёме, делали качественный кирпич и получали хорошие премии.

Чем лучше работали заводы управления, тем больше просили о строительстве: кирзавод №3 просил достроить 100-квартирный дом и новую печь обжига кирпича. Силикатный завод весь реконструировался. Его мощности после реконструкции должны были возрасти втрое с 70 до 220 млн штук кирпича в год.

Оловяннинский известковый завод строил новую огромную печь, и его мощность должна была увеличиться втрое. В таком же положении был Приаргунский кирзавод. Холбонский шлакоблочный завод подлежал сносу из-за брака, допущенного при строительстве и отсутствия шлака. Очевидно, что мне, как заместителю по строительству, работы было невпроворот. Помощников у меня, к сожалению, в этотbраз было немного — всего одна девушка со среднетехническим образованием. Мне было не привыкать начинать и кончать такие запутанные дела. Работе на новом месте мешало две причины. 

Первая была личного свойства. Когда я переходил на новую работу, я спросил у Носкова, какова будет у меня зарплата, ответом было 250 рублей. Это на 50 рублей меньше, чем я получал у Логачева, но я согласился. Каково же было моё удивление, когда во время первой зарплаты мне выдали всего из расчёта 186 рублей в месяц. Мои недоумения Носков объяснил так. У моего предшественника был оклад в 186 рублей и 64 рубля он получал «персональных». Мне, новому человеку, «персональных» не полагалось.

Однако так мы не договаривались, нельзя же семейному человеку получать почти вдвое меньше, зато иметь громкий титул. Носков невнятно объяснил, что 40 рублей будет доплачивать из премиального фонда управления, а потом вскоре добьётся «персонального» оклада и для меня. Ничего этого Носков не сделал, и я вынужден был уйти через год работы у него. Но до этого было далеко, а новое строительство надо было двигать уже сразу.

Тут выяснилась вторая неприятность: Читинский обком КПСС в отличие от Курского умел хорошо указывать и покрикивать, но не хотел вникать в нужды строителей при случае помогать им, чаще мешая работе. Отношения мои со строительным отделом обкома КПСС были самыми плохими. Читинский облисполком своё дело знал, не мешал работе, при толковом объяснении наших нужд часто шёл навстречу, но был слишком зависим от обкома КПСС. Обычные строители мало зависят от местных органов власти, но наше-то управление подчинялось облисполкому и его зависимость была большая.

В министерстве от нас требовали увеличения производства кирпича и мало заботились о новом строительстве и реконструкции. Оказалось, что моё большое желание сделать для Читы и области больше, никому, кроме нас, не нужно. В руководящих о́рганах была спячка и окрики тогда, когда спячка кончалась. Ну, это, как говорится, к делу не относится, сами заводы об этом думали мало, они требовали чертежей, оборудования, бригад строителей и технику. И я был обязан всё это обеспечивать.

Директора заводов были разные. Очень умные, инициативные на кирзаводе №3, шлакозаводе в Холбоне и на силикатном заводе, и вялые и малоквалифицированные в Приаргунске и Оловянной. Но я их не назначал, да и найти других в этих местах было трудно.

За год работы, благодаря содействию начальника управления и главного инженера удалось сделать не так уж мало. Во всяком случае, многие объекты, стоявшие без движения годами, удалось сдвинуть, а многие даже закончить строительством. На каждом объекте были свои трудности.

На строительстве 100-квартирного дома задержка была из-за отсутствия котельной, на строительстве силикатного завода — за технической документацией по проекту реконструкции. На Холбонском заводе хорошо строили жильё и детсад. Им не хватало денег, а реконструкцию завода надо было начинать сначала, но вначале доказать, что старый завод надо останавливать. В Оловянной строили заключённые, здесь не было финансирования, все деньги давно выманили строители, но завода не построили. Здесь же нужен был новый посёлок для завода.

Трудности по всем объектам можно было решить в области, чем я и занялся, а вот добыть деньги на Оловяннинский завод надо было в министерстве промстройматериалов, туда я и отправился.

В технической документации, в своё время выданный ленинградским  ГПИ-2, я нашёл довольно много ошибок в смете, но при пересчёте денег всё равно бы не хватило. Надо было найти принципиально новый путь. При министерстве работал экспертный отдел, где высочайшей квалификацией выделялся его начальник Воробьёв, в возрасте, равном моему отцу, но имевший гораздо более интересную производственную биографию. При первом приезде я Воробьёва не застал, но его помощник подсказал такую идею. 

Надо делать проект реконструкции недостроенного завода и обязательно повысить будущую производственную мощность. Вот под это увеличение Госплан СССР и мог выделить необходимые средства. Поняв, что другого пути нет, я вернулся в Читу и своими силами сделал фиктивный проект на увеличение мощности за счёт сокращение сроков ремонта печи обжига извести и вполне реальную смету, в которую были включены все те работы, которые надо сделать до пуска завода.

Эти материалы я увёз в Ленинград, где путём давления на ГПИ-2 сумел добиться их подписей на нашем проекте и смете. После этого я приехал в Москву, предъявил материалы Воробьёву, он подготовил доброжелательное экспертное заключение, и вместе с ним мы отправились к заместителю министра, ведавшего строительством. Хорошо зная, что и проект, и смета составлена только для того, чтобы получить недостающие деньги, замминистра в беседе со мной и Воробьёвым стал щеголять своей скромностью и честностью и начал доказывать мне, что проект не совсем реален и т. д. Возмущению моему не было предела. 

Ведь именно Госстрой, Госплан и министерства толкали нас на такие липовые документы, зачем же нас же обвинять в недоработке. Несмотря на предупреждение Воробьева, что с этим человеком спорить бесполезно, я не сдержался и высказал ему всё, что о нём думал, а он выгнал меня из кабинета. Однако Воробьёв остался и наедине добавил от себя ещё «перцу» этому замминистру, а его-то из кабинета не выгонишь. Через полчаса он вышел из кабинета и показал мне таки подпись под документом злополучного министра.

Все эти 70-е годы были полны лжи. Врали и обманывали на всех уровнях от прораба до министров. Врали не для пользы дела, а ради достижения хороших показателей — всегда липовых. Как бы то ни было, но деньги на достройку Оловяннинского завода были найдены, и завод достроен. Почти все стройки могли быть продолжены в основном с использованием таких не совсем законных способов.

Появляется законный вопрос, кому же нужно, чтобы плановые объекты могли быть достроены с применением нарушения закона. По-видимому, власти, которая могла всегда взять инициативного руководителя в заложники. Так и получилось при составлении проекта реконструкции Холбонского шлакоблочного завода. Для того, чтобы сделать эту срочную реконструкцию нужен был проект, причём срочно. Ведь коллектив в 150 человек мог остаться без работы.

Но никто, кроме нас, в этом заинтересован не был, ни одна проектная организация такой проект делать не захотела. Видя безвыходность положения, я решил сделать проект и смету своими силами. По моему указанию проект выполнила моя единственная помощница, техник по образованию. Смету сделать она не могла, и мне пришлось делать её самому, в нерабочее время. Смета была готова. Но почему я должен был казённую смету делать бесплатно?

На пути стояла инструкция, которая запрещала работникам предприятия делать сметы собственными силами. Я пошёл на нарушение инструкции, наряд на 25% стоимость работ был составлен, его подписал мой бывший одноклассник Тёма Фефелов, он же получил для меня деньги, около 190 рублей. Но Россия — страна стукачей, и чья-то подлая рука написала кляузу в комитет народного контроля. Тёма, как партийный товарищ, сразу «раскололся», и карательные органы напали на меня.

Вызвали в областной комитет народного контроля, предъявили факты (которые я не думал отрицать) и предложили вернуть заработанные мною деньги в кассу. Хотя председатель комитета и признал, что я действовал правильно, но на выплате денег настаивал. Доброе имя дороже и я уплатил 100 рублей из 190 и показал квитанцию в комитете. Оставшуюся сумму в 90 рублей с меня решили не взимать, меня «простили». Однако такой пример был для меня хорошим уроком, впредь я решил инициативы не проявлять и своего личного времени на бросовые работы для государства не тратить.

Иначе в этой должности делать было нечего. К этому добавилось то, что Носков не выполнил условия нашего соглашения, и оклад мой увеличить не смог. В это время меня пригласили на должность главного конструктора в проектный институт. Этот институт вырос на базе проектной группы, которую создал ещё в 1961 году мой бывший сослуживец Иван Семёнович Пронин. За это время она выросла в довольно крупную проектную организацию с числом работников более 500 человек.

Эта контора «Амурколхозпроект» выполняла любые работы для колхозных и совхозных строителей не только на селе, но и в районных центрах области. Для меня соблазнительным было то, что в ближайшее время предстояло проектировать промышленную базу в посёлках Шерловая Гора, Приаргунск, Борзя, Карымское и т. д. 

Дело это было вполне знакомое, и я не раздумывал. Здесь работало много моих друзей из разных организаций, где я работал ранее, да и оклад был вдвое выше, чем у Носкова.