Биографические записи Владимира Лобанова. Школа

После войны я учился уже в средней школе. Вначале эта школа №20 размещалась в деревянном здании ЖУ (железнодорожного училища). Здесь царили порядки толпы. Педагоги были исключительно женщины, а подростки-переростки, сидевшие по два года в одном классе, к пятому классу имели возраст 14—16 лет, были голодные и неорганизованные.

Большинство из этих детей проучились в 20-й школе всего один год. Для них, второгодников, трудные науки пятого класса — алгебра, геометрия были не под силу и их выгнали из школы; многие ушли в ЖУ и другие ремесленные училища. Но это было в конце учебного года, а вначале они и задавали тон в поведении на уроках. Все силы они прилагали, чтобы сорвать уроки. Забивали двери, устраивали поджоги, разбивали окна, да и просто срывали уроки. 

Но и женщины-педагоги были неробкого десятка и заставляли классы заниматься в тех комнатах, где в перерыве были разбиты окна, то же в классах, где горела бумага, принуждали нас сидеть в дыму. 

Короче говоря, война была с обоюдоострым продолжением, страдали только знания. Впрочем, никакая алгебра большинству детей в голову не шла, ибо они были голодны, раздеты, обовшивлены и, главное, у многих отцы были убиты на фронте, а матери не могли управляться с 14—15-летними чадами. В ремеслухе, куда большинство отправились через год, всё обучение вразумляли с помощью кулака. Там преподавали бывшие рабочие, физически крепкие мужики. Учиться приходилось, как в оккупации, постоянно ожидались срыв уроков, скандалы, драки, но сидеть в таком классе было неинтересно без каких-либо происшествий. 

Моих друзей по начальной школе было мало, девочки ушли в среднюю женскую школу, половина мальчиков сразу отправились учиться в ремеслуху. Здесь, в 20 школе были собраны ученики из многих начальных школ. Хотя у меня никогда не было большой физической силы, но хулиганов, даже старше себя, я не боялся. 

Дело в том, что в группировки особенно я не вступал, подсказки и переписать контрольную передать я не боялся, а когда кто-то пытался управлять мною, проявлять хамство или унизить, то я действовал мгновенно: одному чуть не выбил глаз больши́м и острым транспортиром, другой на улице получил от меня камнем по затылку. С этой поры за мной утвердилась слава «бешеный» и пацаны от меня отстали.

Большую часть времени класс прогуливал, либо бастовал, либо учительницы отправляли нас за родителями и т. д.

Директором школы был мужчина, преподаватель истории. Человек слабохарактерный, он не только не управлял школой, но и позволял нагадить себе на голову. Делалось это просто: кто-нибудь гадил в классе на картонку, открывалось окно, и когда директор школы шёл по улице, ему в голову летела такая картонка. Часто они попадали, не обязательно в голову. Найти виновного было невозможно, ибо пока картонка летела, окно закрывали и все разбегались, смотрели за результатом из другого окна. Какой у него был тут авторитет…Николай Иванович преподавал у нас и далее до 10 класса, был классным руководителем, но его всерьёз уже не принимали.

Я тоже учился спустя рукава. Ко времени экзаменов обнаружил, что записей уроков у меня нет, нет и учебников, по которым надо учить, а экзаменов было ни много, ни мало целых двенадцать. Такого тяжкого испытания у меня не было никогда. За 25 дней двенадцать предметов, да по чужим тетрадям — дело не простое. Однако врождённая память, способности к математике и понимание, что выхода не было (в ЖУ меня бы не взяли по состоянию здоровья) помогли всё-таки сдать эти экзамены. Всего из класса сдали экзамены человек по 8—12.

С 1946 года все перешли в новое здание школы №20 вблизи старого стадиона «Локомотив». Огромное трёхэтажное здание бывшей мужской гимназии, отстроенное только в 1927 году, было освобождено от госпитальных служб, отремонтировано и приняло первых послевоенных учеников. Помещение рекреации высотой в 2 этажа, большие классные комнаты, где было светло, чисто и тепло, явили большой контраст с помещением той же школы в деревянном бараке. 

Новым было не только здание. В нашу школу пришёл большой отряд педагогов-мужчин, фронтовиков. Опытнейшие люди, бывшие гордостью школы до войны, вернулись с фронта с большим желанием работать. У них был опыт войны, опыт жизни и большая педагогическая практика в довоенное время. Фронтовики сразу заняли все ключевые места в нашей школе. 

Директор Вологдин В.К., педагоги по математике, физике, географии, физкультуре — все были мужчины. Наша вольница убыла частично в ЖУ, а та, что осталась, мигом присмирела под строгим взором фронтовиков. Теперь на нас никто в бессилии не кричал, женщины-учителя под такой опекой могли спокойно учить, не опасаясь каких-то подвохов с нашей стороны. Огромный отсев продолжался и в 20-й школе. Со мной перешло четыре класса по 28 человек, через несколько лет осталось всего 16 человек, которые и закончили школу. 

Школа наша была образцовой, как по уровню преподавания, так и по уровню оборудования кабинетов. Здесь царил культ знаний. Хотя эти годы мало отличались по уровню жизни от военных лет, школа всё равно предъявляла высокие требования к ученикам, не ниже бывшей гимназии, за что я ей всегда благодарен. Ученики своими силами высадили большой сад, отремонтировали стадион «Локомотив», с миру по нитке собирали оборудование кабинетов. В школе была прекрасная библиотека. Но главное достижение педагогов того времени в том, что они сделали школу родным для учеников домом.

Не было надзирателей, когда ученики оставались после уроков до 7—8 вечера. Кто экспериментировал в кабинете физики, кто ремонтировал оборудование, кто организовывал кружки-клубы по интересам. Сами ученики вели футбольную и волейбольную секции (зимой — коньки). Мы, шахматисты, занимали свои классы до 8 вечера и вели бесконечные турниры. Одноклассники Петров и Голованов, виртуозы-музыканты, баянисты, вели свой кружок, и у них не было отбоя от желающих. Книгочеи вели диспуты. 

Всё это делали старшие ученики, никто не ограничивал в школе место и время. Единственное условие было расставить после себя мебель и подмести полы. Такая насыщенная духовная жизнь, где не было места меркантильности, где все помогали друг другу, очень хорошо готовила к учёбе в институтах.

В послевоенное время нищета, голод, нужда уменьшались медленно. Продолжали разваливаться бараки, магазины, старые школы. Однако после 1947 года местные власти проводили очень своевременную и правильную политику по восстановлению и строительству жилья. Любая организация была обязана выдавать ссуду в объёме 10 тыс. рублей, помочь приобрести кирпич, пиломатериалы, стекло по государственным ценам. Ссуда погашалась в течение 7—10 лет и не была обременительной. Государство отводило участки земли и выделяло типовые проекты.

Такую ссуду в 1950 году взял и мой отец. К этому времени Борис уже 2 года работал в Пивани близ Комсомольска-на-Амуре, Зоя жила своим домом с мужем. Единственным помощником отца остался я. Пришлось помогать оформлению документов, а главное, начинать саму стройку.

Зимой 1950—1951 гг. отец отобрал хорошие брёвна на стены и крышу. Весной 1951 года я начал собирать камень и кирпич на фундамент. Купить камень и кирпич было негде. Всю войну я<выворачивал камни из фундамента бывшей горелой военной казармы, до которой было расстояние в один квартал, и на своём горбу таскал камень к нашему дому. Такую тяжёлую работу сделать одним махом было нельзя, поэтому я делал её постепенно, много-много дней.

Когда куча камней была достаточно велика и я подсчитал, что камня хватит на фундамент глубиной в 1 м 40 см, пришлось начинать копать траншеи под кладку.

Размер нового дома был равен длине брёвен — 6,5 метров, а старый дом был гораздо меньших размеров и, учитывая это, я решил не дожидаться сноса старого дома, а выкопать траншеи по новому размеру вблизи старых стен со стороны улицы. Такое предложение отцу понравилось, так как значительно сокращало время строительства. День за днём после школы я копал землю, месил известь, цемент и песок и заливал фундамент. Это заняло у меня два месяца — май и июнь. Уже в мае отец сговорился с бригадой плотников.

Четверо бравых молодых людей, среди которых один был постарше и очень опытный. Ребята постарались, и за неполный месяц в переулке напротив нашего дома красовался полный сруб нового дома. И отец, и плотники были очень расчетливы: сделали сруб заранее, и два месяца он высыхал.

Наконец, в конце июня 1951 года ранним утром мы с отцом начали разборку кровли старого дома. Разборку делали осторожно, все пригодные детали после разборки пошли на новый дом. Разобрали кровлю, стропила, потолок, начали раскатывать стены, убирать окна, двери, перегородки, разобрали печь и фундамент под неё. Ещё ранее отец оборудовал в сарае во дворе жилое помещение для домочадцев и вещей, также были заказаны оконные переплёты. В обеденное время от старого дома не осталось ни единой щепки. На стройку пришли и плотники. Они вмиг раскатали по бревну сруб нового дома и начали его сборку на новом месте. 

Ребята были дружные, дело знали хорошо, и к 7 часам вечера они собрали стены дома на новом месте. Такое рациональное строительство, с учётом разборки старого дома и сборки нового дома за один день, было в новинку, и я такого вокруг себя не видел. Участие в строительстве дало толчок моей любознательности, и в эти же дни я подал заявление в Новосибирский инженерно-строительный институт, и через 5 лет стал строителем-профессионалом.

Свою работу плотники завершили, ибо по договору за 6 тыс. рублей (брежневскими всего 600 рублей) они договаривались о строительстве одного сруба. Но ребята понимали, что нам с отцом не под силу сделать на дом «матку» потолка, стропила, оконные и дверные колоды и матки-балки пола. Поэтому они остались на день и к концу второго дня сделали эти дополнительные работы.

Итак, к концу понедельника дом был уже с полным каркасом, отец выставил «царское» угощение, и мы разошлись с плотниками со взаимным уважением, отец полностью рассчитал бригаду и сколько мог, добавил ещё.

Каркас — это главное, но надо было делать фундамент под печь, делать накат потолка, стлать полы, стелить кровлю, строить сени и крыльцо, делать перегородки и многое-многое другое. Всё это сделали мы с отцом в течение июля месяца, работы хватило с лихвой. 

Однажды отец пригласил старика-печника и тот за один день сделал большую печь с духовкой и стеной-обогревателем. Затем мы покрыли кровлю и засы́пали шлаком потолки, оборудовали подполье, и дом после установки окон был готов к зиме. В первых числах августа я уехал учиться в Новосибирск, а семья перебралась в новый дом. Разумеется, дом был далеко не построен, но жить в нём было можно. Штукатуры через год оштукатурили дом, а затем отец начал покраску, навесил наличники, ставни и т. д. Впоследствии отец подсчитал стоимость затрат по дому. Оказалось, что сруб и окна обошлись ему в 10 тыс. рублей. 

Все остальные работы, которые делали мы с ним, а впоследствии один отец, стоили ни много, ни мало как 25 тыс. рублей. Так, дом более чем на 2/3 сделан моими и, главное, отцовскими руками. Наша семья, наконец, стала жить в приемлемых условиях в светлом, тёплом и удобном доме.